Она сразу же организовала два драмкружка: в школе и в сельском клубе. И сельчане валом повалили в клуб и все единогласно признавали артистический талант Новоселовой Марии.

Деревня верила – быть Марии знаменитой артисткой. Но родители, хоть и восхищались талантом дочери, думали иначе. Оба, отец и мать, считали, что надобно Марии подаваться после школы в продавцы – работа чистая, всегда в тепле, и народ уважает. А жизнь артиста, что игра в лотерею. Сколько знаменитых артистов осталось не у дел, доживают свой век чуть ли не в нищете. Сейчас все решает не талант, а деньги. А раз их нет, нечего туда соваться.

Дочь приводила свои доводы: если у человека есть крылья для полета, не надо ему обрезать их. Пусть ей будет трудно. А здесь легко? Разве они забыли, как у Саморцевой вдруг ни с того, ни с сего обнаружили крупную недостачу, и она загремела в тюрьму. А Пономарева Нина живет хорошо потому, что вечерами торгует водкой у себя дома. Но она, Мария, никогда не будет этим заниматься. И потом, с кем здесь она может связать свою судьбу?

Поддерживала ее и Инесса Рудольфовна:

– У вашей девочки талант, а талант – достояние народа. Не держите дочь, дайте ей шанс. Продавцом стать она еще успеет.

И Новоселовы сдались. Но возникла проблема: на какие шиши она поедет и на какие шиши там будет жить.

Эльвира Петровна, мать Марии, когда какой-то вопрос был окончательно решен, действовала целеустремленно и настойчиво:

– Займем! А осенью забьем бычка, борова и рассчитаемся. Если поступит – будем думать дальше. Чего раньше времени стонать.

– К тому же Марии, с ее талантом, могут дать роль в кино еще на первом курсе, – пела свое Инесса Рудольфовна, – а там ее обязательно заметят. Глядишь, пригласят в Голливуд, а это миллионы долларов. И уже не вы ей, а она будет вам присылать деньги.

На это отец Марии, не стесняясь учительницы, сказал:

– Планы наполеонские, дела будут говненские.

Но главное, вопрос был решен: Мария поедет поступать в театральный, в Москву.

И сразу после этого решения Новоселов почувствовал, что дочь как-то отдалилась от него, даже не выкраивалось времени для разговора. То Мария вместе с Инессой Рудольфовной готовили басни, монологи – репетировали сотни раз то, что Мария должна была показать перед приемной комиссией. То обсуждала с матерью, в чем поедет в Москву. И Новоселову было неуютно от того, что он по сути дела вот так, сразу, оказался не нужен дочери, даже не может дать ей никакого совета.

Новоселов прожил всю жизнь в этой самой деревне, выезжал только на три года, когда служил в армии. Здесь жили его дед и прадед, надеялся Новоселов, что будут жить и внуки. Но бог не дал сына. После появления на свет Марии у жены что-то нарушилось по женской части, и врачи запретили ей рожать. Поначалу Новоселов страшно горевал, что на нем прерывается род Новоселовых, но потом, хорошенько подумав, успокоился – ведь и дети Марии будут частью их рода.

И вот теперь он понимал, что дочь уезжает навсегда. Даже если она и не станет знаменитой, все равно – что артистке делать в деревне. И он удивлялся, чему так радуется жена, неужели не понимает, что Мария покидает их навсегда, и ее редкие приезды будут лишь больно ранить их сердца. Ведь ясно, что сами-то они никуда из деревни не тронутся…

А между тем многие на селе говорили о Марии с завистью, и Новоселов даже подумал, а, может, и в самом деле пусть едет, чего держать такой талант возле свиней да коров. К тому же может родиться у нее там, в Москве, сын, и потянет его в деревню. Потянет, скажутся корни. Да и как не сказаться, не одно поколение здесь похоронено.

Подумал. Но так до самого отъезда Марии не решил – хорошо это или плохо, что дочь станет артисткой.

А после отъезда дочери все изменилось, если прежде Новоселов желал, чтобы Мария осталась в деревне, то теперь с таким же желанием хотел, чтобы она поступила в театральный.

И потянулись томительные дни ожидания. Пришло письмо лишь через месяц – сначала, конечно, была телеграмма, доехала, мол, хорошо, не волнуйтесь. Писала Мария, что поступила в студию при театре, что здорова, но очень скучает по деревне. В общем – письмо как письмо. Но что-то в нем насторожило Новоселова – молодая девка так хорошо, если верить письму, устроилась в городе, и вдруг через месяц тоска по деревне. Нет, затосковать можно и через неделю, но уж больно такое бодрое письмо не склеивалось с тоской.

Поделился сомнениями с Эльвирой Петровной. Та сказала:

– Может, и не тоскует, а написала так, чтобы нам приятное сделать, мол, мне хоть и хорошо, но деревню не забываю.

Непонятно было и что такое студия. Поступила она в театральный или нет?

Пошли к Инессе Рудольфовне, та сразу все сомнения развеяла:

– Студия при театре? Да это замечательно! Это прекрасно! Понимаете, знаменитый актер или режиссер набирает группу талантливых ребят, и они учатся актерскому мастерству прямо в театре. Главное, кто руководитель и что за театр. Может, МХАТ? Она ничего об этом не написала?

– Мы в этом деле люди темные, потому, наверно, и не написала, что за театр, – рассудил Новоселов. – Вот в письме к вам она про мелкости и напишет. Для нас главное, что поступила.

– Будем ждать, – улыбнулась Инесса Рудольфовна, – как напишет, так сразу скажу, какое будущее ее ожидает. В руках мастера оживает даже глина, а Мария готовая Галатея.

Шли дни, недели, месяцы, но Инесса Рудольфовна так и не дождалась письма от Марии. Новоселовы стали избегать встреч с учительницей. Им было стыдно. Ведь Инесса Рудольфовна столько лет занималась с их дочерью, и вот теперь Мария, поступив учиться на артистку, ленится написать ей письмо.

Сами Новоселовы получали от дочери раз в месяц коротенькое письмо, мол, все хорошо, учусь и заодно играю на сцене в эпизодических ролях. И по-прежнему просила писать ей до востребования. И настал день, когда Новоселовы получили приятное известие, дочь писала, что теперь ей родительских денег не надо, она часто выступает на сцене и получает прилично, хватает и на еду, и на одежду. И возможно, в скором времени она сама будет присылать им деньги.

Сбывалось то, что предсказывала Инесса Рудольфовна, но этой радостью Новоселовы ни с кем не могли поделиться, потому что село осуждало Марию. Новоселов никогда не думал, что радость может быть такой